Мастер мой безжалостно справедлив: скуп на похвалы, щедр на замечанья. Горе тем, кто танец забыл случайно! – как его подобное разозлит…
Все о нём злословят: проклятый чёрт, старикашка злобный да недалёкий, как он может с нами быть столь жестоким!
Мастер начинает привычный счёт, и моих сокурсников болтовня затихает в плавной волне движений. Кто сегодня станет его мишенью? – если честно, это обычно я.
Мне трудней, чем прочим, освоить темп, всё во мне противится новой боли; я сжимаю зубы, танцуя то ли из упрямства, то ли – чтоб пролететь всех быстрее мимо его худой, неподвижной, хищно застывшей тени, прячась в тел и жестов чужих сплетенье…
Только он, конечно, велит мне: «Стой».
Замираю, пряча от всех глаза, под обстрелом из облегчённых взглядов. Мастер тоже смотрит, и полон яда его голос, стоит ему сказать: «Это что, скажи-ка мне, за спектакль? Даже цапля, вставшая на пуанты, показала б больше, чем ты, таланта, и верней тебя угодила б в такт!»
Задыхаюсь – хриплым, почти навзрыд: «Извините…»
Морщится мой учитель: «Ради Бога, деточка, помолчите. Attitude! Plié!»
Всё во мне горит. Я ему не жалуюсь никогда – он посмотрит холодно, уничтожит ледяной улыбкой и скажет: «Что же. Вас никто не держит, а выход там».
Я сбиваюсь с ног, но опять встаю, превращая в ритм свой зубовный скрежет, и далёкий окрик мне ухо режет: «Должен быть улыбчив и вечно юн тот, кто очарует своими pas потрясённый зал; будьте сутью танца, даже если хочется разрыдаться!»
…Боже правый, как же мне не упасть?
Я танцую сутками напролёт, передышки делая всё короче. Он ко мне придирчивее, чем к прочим, и я жду: вот-вот меня упрекнёт недовольный блеск вездесущих глаз – чем я возражу замечаньям новым? Что отвечу, если он остановит?
Разве что: «Я сделала что могла».
Он молчит; в глазах его – вой зимы.
Я глушу рыданья, усталость, жажду, поднимаюсь, превозмогая каждой своей клеткой вечную муку мышц. Я первее прочих встаю к станку и последней падаю на колени, будто бы боясь обвинений в лени.
Я стараюсь, Господи. Как могу.
Мы с ним остаёмся наедине – больше никого нет в балетном зале. Мастер прожигает меня глазами, будто препарируя… и вдруг мне говорит, кривя незнакомо рот: «Ты сегодня выступила неплохо».
Мир мой сужен до изумлённых вдохов.
Он кивает: «Только вот поворот… он громоздок и чересчур тяжёл. Может быть, такое простит любитель; но придётся ли по душе элите второсортное в исполненье шоу? Поработай над постановкой стоп – ты должна порхать, а не ползать мухой».
И как снисходителен взгляд, как сух он! Будто я никто для него, никто!
«Я ещё станцую для вас в Большом», – я шиплю, от ненависти больная.
Мастер вдруг смеётся и шепчет: «Знаю.
Я ведь для того тебя и нашёл».
